Уходили Из Дома. Дневник Хиппи

Геннадий Авраменко – известный светский фотограф, колумнист журнала “МК-бульвар”. Но это сейчас, а в начале 90-х он был… самым настоящим хиппи. Носил длинные волосы и передвигался по бывшему СССР исключительно автостопом в ту пору, когда вся страна сделала глоток свободы. А кто знает о свободе больше, кто может рассказать о ней лучше, чем хиппи?

"Уходили из дома" - это дневник, полгода и две недели из жизни 18-летнего Ринго Зеленоградского, который в 1992-м путешествует по России, Литве, Латвии, Эстонии, Белоруссии, Украине, долго живет в Крыму, на загадочной горе Мангуп, хранящей древнюю силу. Его гонит в путь желание найти “нового себя, новый дом, любовь, треклятый смысл жизни”, и оно же заставляет возвращаться – к городам, горам, морям. И к людям. Потому что главный стержень романа – это люди. За 18 лет, минувших с тех пор, они нашли себя, стали успешными режиссерами, художниками, журналистами, фотографами. Их все знают и уважают. Но самые важные перемены, определившие судьбу и мировоззрение, случились с ними в те времена, когда они уходили из дома. Это роман-ностальгия, где начало 90-х воспроизведено в деталях, ощущениях, мечтах.

Фрагмент из книги “Уходили из дома. Дневник хиппи”:

23 июня 1992 года, вторник

На пирсе попивающий пиво и курящий сигару блондин с длинными волосами не понравился двум проходящим мимо патрульным.
— Откуда? — сразу перешли они к делу.
— Из Москвы.
— Отдыхаешь?
— Да, к бабушке приехал.
— Документы покажи.
— Дома, у бабушки.
— Поехали…
В отделении обыскали, забрали всю скудную наличность и даже бычок сигары. Поделив деньги и чертыхнувшись, патрульные ушли, а я остался с дежурным.
— Что я натворил-то? — озадачивал я вопросами дежурного. Ответ был оригинальным:
— Щас что-нибудь тебе придумаем, не переживай.
Придумать могли что угодно. Приключение начало мне надоедать, и я принялся уговаривать вялых милиционеров дать мне позвонить бабушке:
— Бабушка волнуется, можно хоть предупредить?
Разрешили.
Бабушка отнеслась к моему задержанию крайне серьезно, и уже через полчаса я услышал шум.
— Сержант, где мой внук? — раздался голос бабушки.
— Я лейтенант!
— Уже нет, — тоном, не терпящим возражений, сказала бабушка.
Нина Дорофеевна Авраменко вошла во всей красе. В парадном мундире, с подполковничьими погонами, орденами и медалями, она разметала все отделение своей харизмой.
— Нина Дорофеевна, я же не знал, что он ваш внук! — пытался промямлить что-то дежурный.
— За что задержан?!
— Ни за что, документов нет.
— Документы есть. Они у меня дома. Еще вопросы есть?
— Никак нет! — выдавил посеревший лейтенант.
— Геночка, не трогали они тебя? — Бабушка на мгновение из подполковника превратилась в человека.
— Не, не били. Но вопрос есть у меня. Двадцать пять рублей.
Лейтенант спешно пошарил по карманам.
Я забрал, не поморщившись, тридцать.
— Извините, сдачи нету.
— Вас подвезти, может? — опомнился лейтенант.
— Сами дойдем. Бардак! — резюмировала бабушка.
И мы вышли с моей героической орденоносной бабушкой, которая называла Брежнева Лёнечкой после совместной службы на Малой земле, через добрые руки которой прошла вся малолетняя шпана Сочи, которая чуть было не вышла замуж за одного из гэкачепистов и всю жизнь любила моего деда-прокурора, которого я никогда не видел…

17 сентября, четверг

Утром крепко чифирнули, прихавали «кашки». Доброволец со Скрипой, воодушевившись, отправились в Новоульяновку. Наталья вскоре пошла собирать орехи и кизил, Костик пробивал табак, а я доводил до ума мундштук. Испортил, конечно. Вчера мне удалось соорудить весьма прикольную трубочку для гашиша, а вот мундштук загубил, криворукий. Попробую теперь новый сделать, из орешника.
Вечером, только вечером мы выползли наверх, прогулялись, зашли в гости. Даже перекусить удалось. А в Рингушнике обнаружили вернувшихся ни с чем ребят.
Ну, хоть в новоульяновском озере искупались и яблок принесли.
Взгрустнулось что-то, захотелось пройтись. Накинул одеяло и пошел на Сосновый, посидеть в нычке. Хорошо там…
Набрал хвороста, разжег костерчик. Солнце давно нырнуло в море, но пурпурное марево до сих пор освещало Севастополь. Море угадывается только по кораблям, застывшим в дымке; кажется, что корабли висят прямо над городскими домами-коробками. Воздух нереально прозрачен, видно даже силуэты в окнах. Как там Саша Тон пел:

Видишь, в окнах горит свет —
Может, там не спят,
Может, там одинокие люди
С бокалом сидят…
Может, там просто забыли выключить свет.
Я надеждой горю и смотрю,
Но ответа мне нет…

Растянувшись на одеяле, я размышлял о вечности и изучал замысловатый узор на известняке над головой, когда мое внимание привлекло сопение.
В паре метров от меня стояла унылого вида дикая коза. Причем козе я был явно не интересен — животное с любопытством смотрело на тлеющие угли.
Я, скосив глаза, быстро просчитывал возможности завладеть козой. Можно резко вскочить и криком напугать козу до смерти. К тому же она может вздрогнуть и упасть с обрыва. Это облегчит ситуацию — не надо будет ее убивать. А говорят, если долго смотреть на костер, то можно сойти с ума. Вдруг мне повезет и она сейчас сбрендит и покончит с собой? А еще можно вскочить и загнать это вкусное мясо в пещеру. Только что с ней там делать? У меня из оружия только спички… О! Можно поджечь козу!
Решив все-таки остановиться на первом варианте, я напряг мышцы и вскочил. Криком поперхнулся, издав слабый всхлип, поэтому атака полностью и безоговорочно провалилась. Перепуганная коза одним прыжком отпрянула в сторону отвесной стены и замерла, иронично, как мне показалось, наклонив голову. Деваться ей было некуда — либо падать вниз, либо обойти меня.
Я нервно хихикнул. Очень хотелось мяса, но как убить хоть и небольшое, но живое существо, да еще и голыми руками, я не имел ни малейшего представления. Не отрывая взгляда от насмешливых козьих глаз, я пододвинул ногой в огонь охапку веток. Пламя вспыхнуло, осветив пещеру и полностью преградив выход обреченному парнокопытному.
Ситуация разрешилась весьма неожиданно. Из отверстия у пересохшего русла родника выскочило чудовище. Его можно было бы принять за собаку, если бы не крысиные лапы с острыми коготками и длинный голый хвост. Уникальный в своей мерзости диковинный зверь был не больше крупной выдры.
Злобно зарычав и гавкнув, тварь кинулась на козу, но та была проворней. Увернувшись от клацнувших в воздухе зубов, горная коза по практически отвесной стене скрылась с глаз.
Гадина фыркнула и посмотрела на меня.
— А-а-а-а-а!!! — заорал я и бросился бежать, чудом не свалившись в чернеющую пропасть. Несся, не разбирая дороги, в полном ужасе, что чудище мчится за мной и вот-вот вцепится в лодыжку.
Остановился только в районе Графской, перевел дыхание. Вроде никто не бежал, хотя в такой темноте хоть глаз выколи. Подобрав дровеняку, полный решимости биться, если придется, с крысообразной собакой до победного, я осторожно пошел к спуску в грот.
— О, Ринго, молодчина, дрова принес, — обрадовался Костик. — А то как раз догорает!
— Это ты там орал? — уточнил Доброволец.
— Я. А что, слышно было?
— Еще бы! Хорошо орал, мощно. Что случилось-то?
— Да не, нормально всё. Тварь видел страшную.
— Тварь — это что, — сказал Костик. — Вот я однажды Егора Летова видел — это да.
— Правда страшная. — Я скрутил сигаретку. — То ли собака, то ли крыса, фу, мерзота.
— Так то крысопес, наверное, был, — сообразил Доброволец. — Солидол же рассказывал, что он тут водится. Где видел-то?
— На Сосновом. Народ, одеяла лишнего ни у кого нет? А то я его там со страху забыл…
Одеяла, увы, не нашлось. Натянул на себя все вещи, какие нашлись в гроте, накрылся полиэтиленом, да так и ворочался всю ночь, вспоминая мерзкие лапки и жуткий взгляд крысособаки.